Перевод деловых документов

Edgar Poe. The Black Cat (a short story for beginners

Enjoy reading the most well-known short story by Edgar Poe «The Black Cat» from the collection of  stories by Edgar Poe. This is a horror story about a man who was becoming evil under the influence of drinking alchohol. Through life his character changed completely and in the end he became the murderer. At first he killed his favourite pet, the black cat, but the dead cat started to take revenge … In the end it helped to reveal the most cruel murder.

The story is adapted and is easy to read. While reading online, you can learn the words you don’t know.

There is a more difficult version of the story «The Black Cat (intermediate)». Enjoy learning English through the classics!

«The Black Cat» by Edgar Poe is adapted for Englishstory.ru. © Englishstory.ru, 2015-2017

Содержание:

1. Часть 1.
2. Часть 2.

Part 1.

Words to know:
1. be fond of (любить) — love
2. creature (существо) — living thing
3. share (разделить) — have the same feeling
4. playmate (товарищ по играм) — friend who I like to play with
5. decease (заболевание) — here a bad habit
6. evil (злой) — angry
7. treat badly (обращаться плохо) — do harm
8. recover (поправляться) — feel better
9. hatred (ненависть) — strong dislike
1o. escape (спастись) — run away

I was a kind child. I was fond of animals and always had a lot of them. I spent my time with them and felt happy.

When I grew up, I still had my love for the living creatures. I married early and was happy to find a woman who I could share my love for animals. We had a lot of pets: birds, gold-fish, a fine dog, rabbits, a small monkey and a cat.

The cat was a large and beautiful animal, all black. His name was Pluto. It was my favourite pet and a playmate. I fed my cat myself and he followed me everywhere about the house.

But years passed and my character changed because I had a decease. The decease was drinking alcohol! Day by day I became more and more evil. I did not care about the feeling of the others. I became rude with my wife. My pets, of course, felt the change in my character as I treated them badly if they came in my way. But I still had my love for Pluto. But soon Pluto, who was old now,— even Pluto was afraid of me.

One night I came back home drunk. The cat got in my way and I caught him. He was frightened and bit my hand with his teeth. I got very angry. It seemed as if my soul left my body and a demon got there instead. I took a pen-knife, opened it and cut one of his eyes from the socket!

When I got up in the morning and saw the poor thing, I didn’t feel pity. My soul became calm and soon the wine helped me to forget all memory of it.

The cat slowly recovered. Now he was ugly, but he no longer felt any pain. He went about the house as usual but always ran away when he saw me. At first I felt uneasy about the creature which had loved me so much. But soon this feeling changed to dislike and then to hatred. So one morning I put a rope about his neck and hung him on a tree. The tears were in my eyes but I finished the cruel thing.

On the night of the next day, I woke up by the cry of fire. The curtains of my bed were in flames. The whole house was on fire. With great difficulty my wife, a servant, and myself escaped from the place. My house was in ruins. Now I was a poor man.

Did the fire happen because of the cruel thing I had done? The next day I visited the ruins. All the walls had fallen in. The only wall left was the wall of my bedroom. I saw people in front of the wall who were looking at something there. I came near. On the wall there was a figure of a gigantic cat with a rope on its neck. I was terrified.

* * *

Continue reading online «The Black Cat»(for beginners, part 2) but also there is a more difficult version of the story «The Black Cat (intermediate)». Enjoy learning English through the classics!

Part 2.

Words to know:
1. notice (заметить) — see
2. make up my mind (принять решение) – decide
3. wall up (замуровать) – put behind a wall
4. feel guilty (чувствовать вину) – feel sorry as if you have done something bad
5. disappear (исчезнуть) — not to be seen
6. search (обыскивать) — look for
7. hideous (отвратительный) – terrible and ugly

The time passed. One night when I was in a pub, I suddenly saw a black object on a barrel. I came to it and touched it with my hand. It was a black cat—a very large one — as large as Pluto. It was strange but it was one-eyed too but in the dark I didn’t notice it.

When I went home, the animal followed me. I decided to let him live in my house. At once he became a favourite pet of my wife. As for me, I felt some dislike for him. I tried not to meet the creature as he reminded me of the cruel thing I had done with Pluto.

Days passed and I started to hate the cat but he loved me very much. He followed me everywhere about the house. If I sat, he jumped upon my knees. If I wanted to go for walk, he got between my feet trying to stop me. At such times I wanted to hit him hard but the memory of Pluto always stopped me.

The cat never left me alone. When I went to sleep, I felt his large body upon my heart. When I woke up, I felt his whiskers upon my face. My hatred for the cat grew more and more. To tell the truth, at that time I was full of hatred to all the people in the world, even to my poor wife.

One day my wife and me went into the cellar of the old building where we lived. The cat followed us downstairs and got between my feet so I was about to fall down. I got angry, took the axe and aimed a blow at the animal. My wife was in my way and I buried the axe in her brain. She fell dead upon the floor.

After I killed my wife, I started thinking where to hide the body. I knew that I could not take it from the house because my neighbours would see me. At first, I thought to cut the body into parts and destroy them by fire. Then I decided to throw it in the well in the yard. Finally, I made up my mind to wall it up in the cellar.

There was a secret niche behind one of the walls. I could displace the bricks, put the dead body there, and place the bricks as before, so that nobody could see anything unusual.

It was a good idea. I easily displaced the bricks and carefully put the body inside the niche against the inner wall. Then I put the bricks back, the wall was the same as before. When I had finished, I felt glad that all was done. Then I looked for the cat. To tell the truth, at that moment I decided to kill him, too. But the cat disappeared.

The second and the third day passed and still the cat did not come. I felt like a free man. The cat, the monster, had left me forever! My happiness was great! As for my wife, I felt guilty but little.

But on the fourth day the police came into the house and started to search it everywhere. I felt no fear however. They went into the cellar but I was calm. The police found nothing and were going to leave. The happiness at my heart was so great that I could not but say a word of triumph.

«Gentlemen,» I said, «I am happy that you find me not guilty. I wish you all health. By the way, gentlemen, this—this is a very well constructed house. These walls are made of bricks and … Are you going, gentlemen?» and then I didn’t understand why I hit on that part of the wall behind which there was the dead body of my wife.

A terrible cry was heard from behind! It seemed as if it came out of hell!
For a moment the party stood still. In the next, they were working at the wall and soon the body of my wife was seen in the niche. Upon its head sat the hideous one-eyed monster!

THE END

Edgar Poe ★ The Black Cat читать книгу онлайн бесплатно

The Black Cat

by Edgar Allan Poe.

For the most wild, yet most homely narrative which I am about to pen, I neither expect nor solicit belief. Mad indeed would I be to expect it, in a case where my very senses reject their own evidence. Yet, mad am I not—and very surely do I not dream. But to-morrow I die, and to-day I would unburthen my soul. My immediate purpose is to place before the world, plainly, succinctly, and without comment, a series of mere household events. In their consequences, these events have terrified— have tortured—have destroyed me. Yet I will not attempt to expound them. To me, they have presented little but Horror—to many they will seem less terrible than barroques . Hereafter, perhaps, some intellect may be found which will reduce my phantasm to the common-place—some intellect more calm, more logical, and far less excitable than my own, which will perceive, in the circumstances I detail with awe, nothing more than an ordinary succession of very natural causes and effects.

From my infancy I was noted for the docility and humanity of my disposition. My tenderness of heart was even so conspicious as to make me the jest of my companions. I was especially fond of animals, and was indulged by my parents with a great variety of pets. With these I spent most of my time, and never was so happy as when feeding and caressing them. This peculiarity of character grew with my growth, and, in my manhood, I derived from it one of my principal sources of pleasure. To those who have cherished an affection for a faithful and sagacious dog, I need hardly be at the trouble of explaining the nature or the intensity of the gratification thus derivable. There is something in the unselfish and self-sacrificing love of a brute, which goes directly to the heart of him who has had frequent occasion to test the paltry friendship and gossamer fidelity of mere Man .

I married early, and was happy to find in my wife a disposition not uncongenial with my own. Observing my partiality for domestic pets, she lost no opportunity of procuring those of the most agreeable kind. We had birds, gold-fish, a fine dog, rabbits, a small monkey and a cat .

This latter was a remarkably large and beautiful animal, entirely black, and sagacious to an astonishing degree. In speaking of her intelligence, my wife, who at heart was not a little tinctured with superstition, made frequent allusion to the ancient popular notion, which regarded all black cats as witches in disguise. Not that she was ever serious upon this point—and I mention the matter at all for no better reason than that it happens, just now, to be remembered.

Pluto—this was the cat’s name—was my favorite pet and playmate. I alone fed him, and he attended me wherever I went about the house. It was even with difficulty that I could prevent him from following me through the streets.

Our friendship lasted, in this manner, for several years, during which my general temperament and character—through the instrumentality of the Fiend Intemperance had—(I blush to confess it) experienced a radical alteration for the worse. I grew, day by day, more moody, more irritable, more regardless of the feelings of others. I suffered myself to use intemperate language to my wife. At length, I even offered her personal violence. My pets, of course, were made to feel the change in my disposition. I not only neglected, but ill-used them. For Pluto, however, I still retained sufficient regard to restrain me from maltreating him, as I made no scruple of maltreating the rabbits, the monkey, or even the dog, when by accident, or through affection, they came in my way. But my disease grew upon me—for what disease is like Alcohol!—and at length even Pluto, who was now becoming old, and consequently somewhat peevish — even Pluto began to experience the effects of my ill temper.

One night, returning home, much intoxicated, from one of my haunts about town, I fancied that the cat avoided my presence. I seized him; when, in his fright at my violence, he inflicted a slight wound upon my hand with his teeth. The fury of a demon instantly possessed me. I knew myself no longer. My original soul seemed, at once, to take its flight from my body; and a more than fiendish malevolence, gin-nurtured, thrilled every fibre of my frame. I took from my waistcoat-pocket a pen-knife, opened it, grasped the poor beast by the throat, and deliberately cut one of its eyes from the socket! I blush, I burn, I shudder, while I pen the damnable atrocity.

When reason returned with the morning— when I had slept off the fumes of the night’s debauch—I experienced a sentiment half of horror, half of remorse, for the crime of which I had been guilty; but it was, at best, a feeble and equivocal feeling, and the soul remained untouched. I again plunged into excess, and soon drowned in wine all memory of the deed.

In the meantime the cat slowly recovered. The socket of the lost eye presented, it is true, a frightful appearance, but he no longer appeared to suffer any pain. He went about the house as usual, but, as might be expected, fled in extreme terror at my approach. I had so much of my old heart left, as to be, at first, grieved by this evident dislike on the part of a creature which had once so loved me. But this feeling soon gave place to irritation. And then came, as if to my final and irrevocable overthrow, the spirit of Perverseness. Of this spirit philosophy takes no account. Phrenology finds no place for it among its organs. Yet I am not more sure that my soul lives, than I am that perverseness is one of the primitive impulses of the human heart—one of the indivisible primary faculties, or sentiments, which give direction to the character of Man. Who has not, a hundred times, found himself committing a [column 2:] vile or a silly action, for no other reason than because he knows he should not? Have we not a perpetual inclination, in the teeth of our best judgment, to violate that which is Law , merely because we understand it to be such? This spirit of perverseness, I say, came to my final overthrow. It was this unfathomable longing of the soul to vex itself —to offer violence to its own nature—to do wrong for the wrong’s sake only—that urged me to continue and finally to consummate the injury I had inflicted upon the unoffending brute. One morning, in cool blood, I slipped a noose about its neck and hung it to the limb of a tree;—hung it with the tears streaming from my eyes, and with the bitterest remorse at my heart;—hung it because I knew that it had loved me, and because I felt it had given me no reason of offence;—hung it because I knew that in so doing I was committing a sin—a deadly sin that would so jeopardise my immortal soul as to place it—if such a thing were possible—even beyond the reach of the infinite mercy of the Most Merciful and Most Terrible God.

On the night of the day on which this cruel deed was done, I was aroused from sleep by the cry of fire. The curtains of my bed were in flames. The whole house was blazing. It was with great difficulty that my wife, a servant, and myself, made our escape from the conflagration. The destruction was complete. My entire worldly wealth was swallowed up, and I resigned myself thenceforward to despair.

I am above the weakness of seeking to establish a sequence of cause and effect, between the disaster and the atrocity. But I am detailing a chain of facts—and wish not to leave even a possible link imperfect. On the day succeeding the fire, I visited the ruins. The walls, with one exception, had fallen in. This exception was found in a compartment wall, not very thick, which stood about the middle of the house, and against which had rested the head of my bed. The plastering had here, in great measure, resisted the action of the fire—a fact which I attributed to its having been recently spread. About this wall a dense crowd were collected, and many persons seemed to be examining a particular portion of it with very minute and eager attention. The words «strange!» «singular!» and other similar expressions, excited my curiosity. I approached and saw, as if graven in bas relief upon the white surface, the figure of a gigantic cat . The impression was given with an accuracy truly marvellous. There had been a rope about the animal’s neck.

Читать дальше

Черная кошка Эдгара Аллана По

Эдгар Аллан По
(опубликовано в 1845 г. )

Версия для печати

Я не ожидаю и не требую веры в самый дикий и в то же время самый домашний рассказ, который я собираюсь написать. Я действительно был бы безумен, чтобы ожидать этого, в случае, когда мои чувства отвергают их собственные доказательства. И все же я не сумасшедший, и уж точно не сплю. Но завтра я умру, а сегодня изолью душу. Моя непосредственная цель состоит в том, чтобы представить миру просто, кратко и без комментариев ряд чисто бытовых событий. По своим последствиям эти события напугали меня — истязали — уничтожили. И все же я не буду пытаться излагать их. Мне они мало что дали, кроме Ужаса — многим они покажутся менее ужасными, чем барроки. В дальнейшем, быть может, найдется какой-нибудь интеллект, который сведет мои фантазии к обыденности, — какой-нибудь интеллект, более спокойный, более логичный и гораздо менее возбудимый, чем мой собственный, который не заметит в обстоятельствах, которые я с благоговением подробно описываю, ничего нечто большее, чем обычная последовательность очень естественных причин и следствий.

    С самого младенчества меня отличали покорность и человечность. Моя сердечная нежность была настолько заметна, что заставила меня посмеяться над моими товарищами. Я особенно любил животных, и мои родители баловали меня большим разнообразием домашних животных. С ними я проводил большую часть своего времени и никогда не был так счастлив, как кормя и лаская их. Эта особенность характера росла вместе с моим ростом, и в зрелом возрасте я извлекал из нее один из главных источников удовольствия. Тем, кто питал привязанность к верной и проницательной собаке, мне вряд ли нужно утруждать себя объяснением природы или интенсивности получаемого таким образом удовлетворения. Есть что-то в бескорыстной и самоотверженной любви животного, что проникает прямо в сердце того, кто часто имел возможность испытать ничтожную дружбу и легкую верность простого человека.

    Я рано женился и был счастлив найти в жене характер, не противоречащий моему собственному. Заметив мое пристрастие к домашним животным, она не упускала возможности приобрести самых приятных. У нас были птицы, золотые рыбки, прекрасная собака, кролики, маленькая обезьянка и кошка.

    Этот последний был удивительно большим и красивым животным, полностью черным и удивительно проницательным. Говоря о его уме, моя жена, которая в глубине души была полна суеверий, часто намекала на древнее народное представление, согласно которому все черные кошки считались замаскированными ведьмами. Не то, чтобы ей когда-либо было серьезно в этом вопросе — и я вообще упоминаю об этом только потому, что это происходит прямо сейчас, чтобы помнить.

    Плутон — так звали кота — был моим любимым питомцем и товарищем по играм. Я один кормил его, и он сопровождал меня везде, где я ходил по дому. Мне даже с трудом удавалось помешать ему следовать за мной по улицам.

    Таким образом, наша дружба продолжалась несколько лет, в течение которых мой общий темперамент и характер — благодаря содействию Дьявольской Неумеренности — (стыдно признаться в этом) претерпел радикальные изменения в худшую сторону. День ото дня я становился все более капризным, раздражительным, все более не обращая внимания на чувства других. Я позволил себе невоздержанно обращаться с женой. Наконец, я даже предложил ей личное насилие. Моих питомцев, конечно, заставили почувствовать перемену в моем характере. Я не только пренебрегал ими, но и злоупотреблял ими. К Плутону, однако, я все еще сохранял достаточное уважение, чтобы воздерживаться от жестокого обращения с ним, так же как я без колебаний обижал кроликов, обезьяну или даже собаку, когда они случайно или из-за любви попадались мне на пути. Но моя болезнь росла во мне — ибо какая болезнь подобна алкоголю ! — и, наконец, даже Плутон, ставший теперь старым и, следовательно, несколько сварливым, — даже Плутон начал испытывать последствия моего дурного нрава.

    Однажды ночью, возвращаясь домой в сильном алкогольном опьянении после одной из моих прогулок по городу, мне показалось, что кошка избегает моего присутствия. я схватил его; когда, испугавшись моей жестокости, он зубами нанес мне легкую рану на руку. Ярость демона мгновенно овладела мной. Я больше не знал себя. Моя первоначальная душа, казалось, тотчас же покинула мое тело; и более чем дьявольская злоба, взращенная джином, трепетала каждой фиброй моего тела. Я вынул из жилетного кармана перочинный нож, открыл его, схватил бедного зверя за горло и нарочно вырезал ему один глаз из глазницы! Я краснею, горю, содрогаюсь, пока сочиняю проклятое злодеяние.

    Когда утром возвратился рассудок — когда я отоспался от угара ночного разврата, — я испытал чувство полуужаса, полуугрызения за преступление, в котором я был виновен; но это было в лучшем случае слабое и двусмысленное чувство, и душа оставалась нетронутой. Я снова погрузился в излишества и вскоре утопил в вине все воспоминания о содеянном.

    Кот тем временем медленно поправлялся. Глазница выпавшего глаза, правда, выглядела устрашающе, но он, казалось, больше не страдал от боли. Он, как обычно, ходил по дому, но, как и следовало ожидать, при моем приближении бежал в крайнем ужасе. Во мне так много осталось от моего старого сердца, что я поначалу огорчился этой очевидной неприязнью со стороны существа, которое когда-то так любило меня. Но это чувство вскоре сменилось раздражением. И тогда пришел, как бы на мое окончательное и бесповоротное ниспровержение, дух ИЗВОРИТЕЛЬНОСТИ. Философия не принимает во внимание этого духа. И все же я не более уверен в том, что моя душа жива, чем в том, что извращенность есть одно из первобытных побуждений человеческого сердца, одна из неделимых первичных способностей или чувств, определяющих характер человека. Кто сотни раз не ловил себя на том, что совершает гнусный или глупый поступок ни по какой другой причине, кроме как потому, что знает, что должен не ? Разве у нас нет постоянной склонности вопреки здравому смыслу нарушать то, что есть Закон, только потому, что мы понимаем, что он таков? Этот дух порочности, говорю я, пришел к моему окончательному ниспровержению. Это было непостижимое стремление души досадить самой себе, совершить насилие над своей собственной природой, совершить зло только ради зла, побуждало меня продолжать и, наконец, довести до конца рану, которую я нанес безобидному животному. . Однажды утром я хладнокровно накинул ему на шею петлю и повесил на ветку дерева; — повесил его со слезами, струившимися из глаз, и с горьким раскаянием в сердце; — повесил потому что я знал, что он любил меня, и потому что я чувствовал, что он не давал мне повода для обиды; — повесил его , потому что я знал, что тем самым совершаю грех — смертный грех, который настолько подвергнет опасности мою бессмертную душу, что поставит ее — если такое возможно — даже за пределы досягаемости бесконечная милость Милостивого и Страшного Бога.

    В ночь того дня, когда было совершено это жестокое дело, меня разбудил крик огня. Занавески моей кровати были в огне. Весь дом пылал. С большим трудом мне и моей жене, служанке удалось спастись из пожарища. Разрушение было полным. Все мое мирское богатство было поглощено, и с тех пор я смирился с отчаянием.

    Я выше слабости попыток установить последовательность причин и следствий между катастрофой и злодеянием. Но я детализирую цепочку фактов — и не хочу оставлять даже возможное звено несовершенным. На следующий день после пожара я посетил руины. Стены, за одним исключением, обрушились. Это исключение было найдено в стене отсека, не очень толстой, которая стояла примерно посередине дома и в которую покоилось изголовье моей кровати. Штукатурка здесь в значительной степени противостояла действию огня — факт, который я приписал тому, что он был недавно распространен. У этой стены собралась густая толпа, и многие люди, казалось, рассматривали определенную ее часть с очень пристальным и жадным вниманием. Слова «странно!» «единственное число!» и другие подобные выражения возбудили мое любопытство. Я подошел и увидел, будто высеченный в барельеф на белой поверхности фигура гигантского кота . Впечатление производилось с точностью поистине изумительной. На шее животного была веревка.

    Когда я впервые увидел это видение — ибо едва ли мог считать его чем-то меньшим, — мое удивление и ужас были чрезвычайно велики. Но наконец размышление пришло мне на помощь. Я вспомнил, что кошка была повешена в саду рядом с домом. После пожара этот сад немедленно заполнила толпа — кто-то из тех, кто, должно быть, срезал животное с дерева и бросил через открытое окно в мою комнату. Вероятно, это было сделано с целью пробудить меня ото сна. Падение других стен превратило жертву моей жестокости в субстанцию ​​свеженамазанной штукатурки; известь которой, пламя и аммиак из туши, затем завершили портрет, как я это видел.

    Хотя я с готовностью отчитался перед своим разумом, если не перед совестью, за только что описанный поразительный факт, он тем не менее произвел глубокое впечатление на мое воображение. Несколько месяцев я не мог избавиться от кошачьего видения; и в этот период в мой дух вернулось получувство, которое казалось, но не было раскаянием. Я дошел до того, что пожалел о потере животного и стал искать вокруг себя среди мерзких притонов, которые я теперь обычно посещал, другое домашнее животное того же вида и несколько похожего вида, которое могло бы занять его место.

    Однажды ночью, когда я сидел, наполовину ошеломленный, в логове более чем позорном, мое внимание внезапно привлек какой-то черный предмет, покоящийся на голове одной из огромных бочонков Джина или Рома, которые составляли главную мебель квартиры. Я неотрывно смотрел на вершину этой бочки в течение нескольких минут, и что теперь вызвало у меня удивление, так это то, что я не сразу заметил объект на нем. Я подошел к нему и коснулся его рукой. Это была черная кошка, очень крупная, размером с Плутона и очень похожая на него во всех отношениях, кроме одного. У Плутона не было ни одного белого волоса ни на одной части тела; но у этой кошки было большое, хотя и неопределенное белое пятно, покрывавшее почти всю область груди.

    Когда я дотронулась до него, он тут же встал, громко замурлыкал, потерся о мою руку и, похоже, обрадовался моему вниманию. Это и было то существо, которое я искал. Я сразу же предложил купить его у хозяина; но этот человек не претендовал на него — ничего о нем не знал — никогда раньше его не видел.

    Я продолжал свои ласки, и, когда я собрался идти домой, животное проявило готовность сопровождать меня. Я позволил ему это сделать; время от времени наклоняясь и похлопывая его по ходу движения. Добравшись до дома, он сразу же приручился и сразу же стал любимцем моей жены.

    Со своей стороны, я вскоре обнаружил, что во мне возникает неприязнь к этому. Это было прямо противоположно тому, что я ожидал; но — я не знаю, как и почему это было — его очевидная привязанность ко мне вызывала отвращение и раздражение. Постепенно эти чувства отвращения и раздражения переросли в горечь ненависти. Я избегал существа; определенное чувство стыда и воспоминание о моем прошлом жестоком поступке, мешающее мне физически оскорбить его. В течение нескольких недель я не бил и не использовал его каким-либо иным образом; но постепенно — очень постепенно — я стал смотреть на него с невыразимым отвращением и молча бежать от его гнусного присутствия, как от дуновения чумы.

    К моей ненависти к зверю, без сомнения, добавилось то, что на следующее утро после того, как я принес его домой, он обнаружил, что, как и Плутон, он также был лишен одного глаза. Это обстоятельство, однако, только расположило его к моей жене, которая, как я уже сказал, обладала в высокой степени той человечностью чувств, которая когда-то была моей отличительной чертой и источником многих моих самых простых и чистейших удовольствий. .

    С моим отвращением к этому коту, однако, его пристрастие ко мне, казалось, усилилось. Он шел по моим стопам с настойчивостью, которую трудно было бы заставить понять читатель. Всякий раз, когда я садился, он приседал под моим стулом или прыгал на мои колени, покрывая меня своими отвратительными ласками. Если я вставал, чтобы идти, он вставал между моими ногами и таким образом чуть не сбрасывал меня с ног или, вонзая свои длинные и острые когти в мое платье, карабкался, таким образом, мне на грудь. В такие минуты, хотя я и стремился уничтожить его ударом, меня все же удерживало от этого отчасти воспоминание о моем прежнем преступлении, но главным образом — признаюсь сразу — абсолютная неприязнь.0005 ужас зверя.

    Этот ужас был не совсем страхом перед физическим злом, и все же я не знаю, как иначе его определить. Мне почти стыдно признаться — да, даже в этой камере преступника, мне почти стыдно признаться, — что ужас и ужас, которые внушало мне это животное, были усилены одной из самых простых химер, какие только можно представить. зачать Моя жена не раз обращала мое внимание на характер пятна седых волос, о котором я говорил и которое составляло единственное видимое различие между странным зверем и тем, которого я уничтожил. Читатель помнит, что этот знак, хотя и большой, первоначально был очень неопределенным; но медленными степенями — степенями почти незаметными, которые мой разум долгое время пытался отвергнуть как фантастические — в конце концов он приобрел строгие четкие очертания. Это было теперь изображение предмета, назвать который я содрогаюсь, — и за это я прежде всего ненавидел и боялся и избавился бы от чудовища, если бы осмелился — это был теперь, говорю я, образ отвратительного — ужасного — виселицы ! — о, скорбная и страшная машина Ужаса и Преступления — Агонии и Смерти!

    И теперь я действительно был несчастен за пределами несчастья простого человечества. И грубый зверь — чьего товарища я презрительно уничтожил — грубый зверь , чтобы выработать для меня — для меня человека, созданного по образу Всевышнего Бога — столько невыносимого горя! Увы! ни днем, ни ночью я больше не знал благословения Покоя! В первом случае существо ни на минуту не оставляло меня в покое; и, в последнем случае, я ежечасно начинал от сна невыразимого страха, чтобы обнаружить горячее дыхание существа на моем лице и его огромную тяжесть — воплощенный Кошмар, которого я не был в силах стряхнуть — навечно в моем сердце!

    Под натиском подобных мук слабый остаток добра во мне сдался. Злые мысли стали моими единственными близкими — самыми темными и злыми мыслями. Капризность моего обычного нрава переросла в ненависть ко всем вещам и ко всему человечеству; а от внезапных, частых и неудержимых вспышек ярости, которой я теперь слепо отдавался, моя безропотная жена, увы! был самым обычным и самым терпеливым из страдальцев.

    Однажды она сопровождала меня по какому-то домашнему поручению в подвал старого дома, в котором наша бедность заставила нас поселиться. Кошка последовала за мной по крутой лестнице и, чуть не сбив меня с ног, довела до безумия. Подняв топор и забыв в своем гневе детский страх, который до сих пор сковывал мою руку, я нанес животному удар, который, конечно, оказался бы моментально смертельным, если бы он спустился так, как я хотел. Но этот удар был остановлен рукой моей жены. Приведенный вмешательством в ярость более чем демоническую, я вырвал руку из ее хватки и вонзил топор ей в мозг. Она упала замертво на месте, без стона.

    Совершив это ужасное убийство, я немедленно и со всей тщательностью взялся за сокрытие тела. Я знал, что не смогу убрать его из дома ни днем, ни ночью, не рискуя быть замеченным соседями. Многие проекты пришли мне в голову. В какой-то момент я подумал о том, чтобы разрезать труп на мельчайшие фрагменты и сжечь их огнем. В другой раз я решил вырыть для него могилу в полу подвала. Я опять подумывал о том, чтобы бросить его в колодец во дворе, — о том, чтобы упаковать его в ящик, как товар, с обычными распоряжениями, и таким образом заставить носильщика отнести его из дома. Наконец я наткнулся на то, что я считал гораздо лучшим способом, чем любой из этих способов. Я решил замуровать его в подвале — как, как известно, средневековые монахи замуровывали своих жертв.

    Для такой цели подвал был хорошо приспособлен. Его стены были построены неплотно и недавно были полностью оштукатурены грубой штукатуркой, которая не могла затвердеть из-за сырости воздуха. Кроме того, в одной из стен был выступ, образованный ложным дымоходом или очагом, который был засыпан и напоминал остальную часть подвала. Я не сомневался, что смогу легко сдвинуть кирпичи в этом месте, вставить труп и замуровать все, как раньше, так что ни один глаз не увидит ничего подозрительного.

    И в этом расчете я не ошибся. С помощью лома я легко отодвинул кирпичи и, осторожно приложив тело к внутренней стене, подпер его в этом положении, в то время как без особых усилий я переложил всю конструкцию, как она первоначально стояла. Заготовив известку, песок и волосы, со всеми возможными предосторожностями я приготовил штукатурку, которую нельзя было отличить от старой, и ею очень тщательно прошелся по новой кирпичной кладке. Когда я закончил, я был уверен, что все в порядке. На стене не было ни малейшего впечатления, что ее потревожили. Мусор на полу был собран с мельчайшей заботой. Я торжествующе огляделся и сказал себе: «По крайней мере, здесь мой труд не пропал даром».

    Следующим моим шагом было отыскать зверя, причинившего столько несчастий; ибо я, наконец, твердо решил предать его смерти. Если бы я мог встретиться с ним в данный момент, не было бы сомнений в его судьбе; но оказалось, что лукавый зверь был встревожен силой моего прежнего гнева и не хотел явиться в моем теперешнем настроении. Невозможно ни описать, ни вообразить то глубокое, блаженное чувство облегчения, которое вызвало в моей душе отсутствие ненавистного существа. Ночью оно не появлялось, и, таким образом, по крайней мере одну ночь, с тех пор как оно было введено в дом, я спал крепко и спокойно; да, спал даже с бременем убийства на душе!

    Прошел второй и третий день, а мой мучитель все не приходил. Я снова вздохнул как свободный человек. Чудовище в ужасе навсегда покинуло помещение! Я не должен видеть его больше! Мое счастье было высшим! Вина за мой темный поступок беспокоила меня, но мало. Было сделано несколько запросов, но на них сразу же были даны ответы. Устроили даже обыск, но, конечно, ничего не нашли. Я считал свое будущее счастье обеспеченным.

    На четвертый день убийства в дом совершенно неожиданно вошла группа полиции и снова приступила к тщательному обследованию помещения. Защищенный, однако, в непостижимости своего укрытия, я не чувствовал никакого смущения. Офицеры попросили меня сопровождать их в поисках. Они не оставили ни уголка, ни уголка неисследованным. Наконец, в третий или четвертый раз, они спустились в подвал. Я дрожал не в мускуле. Мое сердце билось спокойно, как у того, кто дремлет в невинности. Я прошел по подвалу из конца в конец. Я сложил руки на груди и легко ходил взад и вперед. Полиция была полностью удовлетворена и готова уйти. Радость в моем сердце была слишком сильна, чтобы ее можно было сдержать. Я горел желанием сказать хотя бы одно слово в знак торжества и удвоить их уверенность в моей невиновности.

    «Господа, — сказал я наконец, когда компания поднималась по ступенькам, — рад развеять ваши подозрения. Желаю всем вам здоровья и немного вежливости. очень хорошо построенный дом». (В бешеном желании сказать что-нибудь попроще, я почти не знал, что вообще сказал.) — «Я могу сказать, что дом превосходно хорошо построен. Эти стены — вы идете, господа? — эти стены прочно собрать;» и здесь, из чистого исступления бравады, я сильно ударил тростью, которую держал в руке, по тому самому участку кирпичной кладки, за которым стоял труп жены моей груди.

    Но да защитит и избавит меня Бог от клыков Архи-Дьявола! Не успел отзвук моих ударов смолкнуть, как мне ответил голос из могилы! — криком, сначала приглушенным и срывающимся, как всхлипывание ребенка, а затем быстро перерастающим в один долгий, громкий и непрерывный крик, совершенно ненормальный и нечеловеческий — вой — плачущий крик, полуужасный и половина триумфа, который мог бы возникнуть только из ада, а также из глоток проклятых в их агонии и демонов, которые ликуют в проклятии.

    Говорить о своих мыслях глупо. В обмороке я отшатнулся к противоположной стене. Какое-то мгновение группа на лестнице оставалась неподвижной, охваченная крайним ужасом и трепетом. В следующем дюжина крепких рук трудилась у стены. Оно упало телесно. Труп, уже сильно разложившийся и запекшийся от крови, стоял прямо перед глазами зрителей. На его голове, с растянутой красной пастью и одиноким огненным глазом, восседал отвратительный зверь, хитрость которого соблазнила меня на убийство и чей информирующий голос предал меня палачу. Я замуровал монстра в могиле!

Черный кот