Чей перевод "Сонет" Шекспира лучше? Перевод сонеты шекспира

Чей перевод "Сонет" Шекспира лучше?

Основные переводы шекспира - это, прежде всего, Чайковский (Не композитор, а драматург), Маршак и Пастернак. Попробую сказать что-то о каждом из переводов.

Прежде всего, нужно учитывать, что перевод - это не просто дословное воспроизведение оригинала, это, с одной стороны, попытка "Сказать почти то же самое", как сформулировал Умберто Эко в одноимённой книге про переводы. С другой стороны - это помещение иноязычного текста в какое-либо место традиции "принимающего" языка. Условно говоря, поэзию катулла можно перевести множеством разных способов: можно воспроизвести квантитативную (то есть опирающуюся на долготу гласных) систему латинского стихосложения, и тогда мы получим сложный для чтения текст, который даст представление о звучании оригинала; можно пойти путем Фета и перевести Катулла на языык традиционной возвышенной русской лирики - тогда мы почувствуем величие античной традиции, но отдалимся от оригинала; можно перевести так, как переводили Дашевский и Амелин - показать смелую игру с языком, похабность, настоящий образ Катулла-реформатора, панка от поэзии - и тогда мы должны воспользоваться языком русского модернизма. Все эти переводы чем-то хороши, так как они открывают разные ипостаси орининального текста, однако и все они удалены от оригинала - в разных аспектах. Полную картину нам даст только оригинал. 

Вернёмся к Шекспиру. Переводы Модеста Чайковского, драматурга, брата композитора, были основным переводом вплоть до появления версии Маршака. Переводы во многом удачные - Чайковский отлично передаёт парадоксальность шекспировской мысли, логическое развитие оригинала (А в сонетах Шекспира, конечно, главное - это ход мысли, красота формулировки - это очень рациональная поэзия), но часто они оказываются темны, и не вполне точны в деталях.

Переводы Маршака - по своему очень талантливый проект. Когда в молодом государстве возникла потребность в новой советской классике - оказалось, что переводы Чайковского слишком сложны для чтения "простых советских людей".  И за создание "Советского Шекспира" взялся Маршак. И со своей задачей он справился блестяще - получился корпус текстов, объединенных общей эстетикой, передающих ассоциации и тонкости английского языка, но, увы, к Шекспиру имеющие мало отношения. Ни сложность мысли, ни структуру сонета (не метрическую, а смысловую) Маршак не передал - в итоге получились яркие, складные, чрезвычайно простые картинки. У этого перевода есть свои плюсы, но о Шекспире судить по ним нельзя. Прилагаю ссылку на статью филолога М. Л. Гаспарова об этих переводах:

philology.ru

Про переводы Пастернака надо знать две вещи. Во-первых - они гениальны. Во-вторых - там куда больше Пастернака, чем Шекспира. Поскольку Пастернак долгое время был лишен возможности открыто писать и публиковать собственные стихи - основным способом самовыражения стали переводы, из которых прёт его самость. Читать их обязательно, хотя бы потому, что это по настоящему великие стихи. Однако от Шекспира они, в общем, довольно далеки. 

Конечно, есть и современные отличные переводы, и переводы Гербеля начала XIX века - но они (пока) остаются довольно маргинальными.  Пожалуй, лучшее представление о действительном смысловом содержании оригинальных сонетов, а также об истории русской Шекспирианы, даёт вышедший в прошлом году сборник всех сонетов Шекспира в Литературных Памятниках. На озоне он довольно дорог, но есть куча мест, где его можно достать и в более дешевом варианте.

litpam-ras.org

А вот здесь собраны более-менее все полные корпусные переводы

velchel.ru

thequestion.ru

Шекспир Уильям. Сонеты (перевод С.Степанова)

СОНЕТЫ ШЕКСПИРА

Первое упоминание о сонетах Шекспира обнаружено в книге Фрэнсиса Мереза"Сокровищница Умов" (Palladis Tamina: Wits Tresury) (1598). В разделе"Рассуждение о наших английских поэтах" Мерез так пишет о Шекспире: "Подобнотому как считали, что душа Эвфорба жила в Пифагоре, так сладостный,остроумный дух Овидия живет в сладкозвучном и медоточивом Шекспире, о чемсвидетельствуют его "Венера и Адонис", его "Лукреция", его сладостныесонеты, распространенные среди его близких друзей... Подобно тому как ЭпийСтолло сказал, что если бы музы говорили по-латыни, они бы стали говоритьязыком Плавта, так и я считаю, что музы, владей они английским, стали быговорить изящными фразами Шекспира". Надо полагать, что Мерез принадлежал кэтому "кругу близких друзей" Шекспира, так какой упоминает его "сладостныесонеты", которые были опубликованы лишь одиннадцать лет спустя - в 1609 г.Более того, приводя список драматических произведений Шекспира, он упоминаети те пьесы, которые увидели свет лишь двадцать пять лет спустя - в "Великомфолио" (1623).В следующем, 1599 г. издатель Джатгард выпускает в свет книгустихотворений "Страстный пилигрим" с именем Шекспира на титульном листе.Однако считается, что перу Шекспира принадлежит лишь пять из двадцатистихотворении, в том числе и два сонета, которые теперь известны подномерами 138 и 144. Полагают, что некоторые стихотворения из этого сборникапринадлежат перу других поэтов - Барнфилда, Марло, Рэли. Таким образом, нетсомнений, что Джатгард выпустил своего "Страстного пилигрима" без ведомасамого Шекспира.Эти факты свидетельствуют о том, что к 1598 г. изрядная часть (естьоснования полагать, что не все) сонетов была уже написана. Сонеты ходили всписках в кругу близких друзей, но Шекспир - почему-то не желал ихпубликовать - ни под своим именем, ни анонимно (как это он делал с пьесами),хотя Сонеты того явно заслуживали.Лишь в 1609 г. издатель Томас Торп выпустила свет книгу сонетовШекспира, которая так и называлась - "Шекспировы Сонеты" (Shake-spearesSonnets) - 154 сонета. Большинство комментаторов полагают, что и это изданиебыло произведено без ведома и участия автора, о чем, по их мнению,сбидетельствуст большое количество опечаток в отличие от безукоризненноизданных двух первых поэм Шекспира - "Венера и Адонис" и "ОбесчещеннаяЛукреция". Кроме того, в 1640 г. некий издатель Джон Бенсон (все этоподозрительно смахивает на Вена Джонсона, который, правда, умер за три годадо этого издания) опубликовал сонеты в совершенно ином (как считается,"произвольном") порядке, сгруппированными тематически, причем восемь сонетовбыли вообще опущены. Заметим, что в течение тридцати лет между двумя этимиизданиями Сонеты ни разу больше не публиковались. Можно Предположить, чтоавтор категорически препятствовал этому при жизни, а кто-то (интересно кто?)препятствовал этому и после смерти Шекспира, который, как известно, умер в1616 г. Доводы шекспироведов, мол, "Сонеты" не отвечали вкусам читающейпублики, малоубедительны. Как бы то ни было, и по сей день достоверно неустановлено, насколько эти два издания "Сонетов" соответствуют истинномузамыслу автора как по своему составу, так и по порядку их следования.А вот в XVIII в. вкусы читающей публики, ориентированной на классицизм,действительно изменились, и в 1793 г. Джордж Стивене, один из лучшихзнатоков Шекспира, издавая его сочинения, писал следующее: "Мы неперепечатали "Сонетов" и других лирических произведений Шекспира, потому чтодаже самое строгое постановление парламента не расположит читателей в ихпользу... Если бы Шекспир не написал ничего, кроме этих произведений, егоимя было бы так же мало известно теперь, как имя Томаса Уотсона, болеестаринного и гораздо более изящного сонетиста".Тем не менее уже вскоре поэты-романтики отзывались о Шекспиресовершенно иначе. Кольридж пишет, что "Шекспир обладал если не всеми, тоглавными признаками поэта - глубиной чувства и утонченным пониманием красотыкак в ее внешних формах, доступных зрению, так и в сладкозвучноймелодичности, воспринимаемой слухом". А Джон Ките в письме к другу в 1817 г.признается: "Я взял с собой три книги, одна из них - лирика Шекспира.Никогда прежде я не находил столько красот в "Сонетах", они полны прекрасныхвещей, сказанных как бы непреднамеренно, и отличаются глубиной поэтическихоборотов".С легкой руки поэтов-романтиков "Сонеты" прочно вошли в читательскийобиход и снискали всеобщую любовь. В наши дни едва ли кто-нибудь возьметсяутверждать, что по своим. художественным достоинствам Сонеты стоят ниже,чем, скажем, "Гамлет" или "Двенадцатая ночь".И естественно. Сонеты стали усиленно изучать и комментировать. Интереск ним тем более велик, что о самом Шекспире как о личности, о самом ВеликомБарде, известно не так уж и много. Ведь нет ни его рукописей, ни дневников,ни писем, ни даже воспоминаний о нем его современников, что само по себевызывает удивление. Исследователи надеялись найти в Сонетах, как это обычнобывает и с другими лирическими стихами, какие-либо свидетельства о личностиавтора, о его биографии, привычках и пристрастаях. Объем филологическихработ о Сонетах ныне огромен и постоянно растет, однако все эти поискитрудно назвать успешными, хотя они и невполне бесплодны.Как бы то ни было, по общему мнению. Сонеты обращены к двум людям -Белокурому другу и Смуглой леди. Считается, что сонеты 1-126 обращены квозлюбленному другу, а сонеты 127-154 обращены к возлюбленной даме. Кто они?Однозначного ответа нет. .Свое издание Сонетов 1609 г. Торп сопроводил следующим посвящением:

"Тому . единственному .кому . обязаны . своим . появлениемнижеследующие . сонеты .мистеру W. Н. всякого . счастья .и . вечной . жизни .обещанной .ему.нашим . бессмертным . поэтом .желает . доброжелатель .рискнувший . издать . их.в свет .

Т. Т.".

Вот такое посвящение, на отдельной странице, причем вот с такимиточками между почти всеми словами. Кто этот загадочный "мистер W. Н."?Некоторые ученые считают, что это Генри Ризли (Henry Wriothesley) графСауттемптон, которое Шекспир посвятил две свои первые поэмы и в посвященииобещал посвятить ему и другие свои произведения. Однако больше никакихпосвящений Саутгемптону Шекспир не делает. Да и инициалы W. Н. годятся дляГенри Ризли лишь с перестановкой. Кроме того, сонеты 135 и 136 даютнекоторые основания полагать, что друга зовут Уильям (Will).Куда более правдоподобным и распространенным является мнение, что заинициалами W. Н. скрыто имя Уильяма Герберта граф" Пембрука, который в 1609г. был лордом-камергером при дворе короля Якова и, видимо, мог позволитьсебе действовать против воли автора, не желавшего публиковать свои сонеты.Однако твердых доказательств у шекспироведов нет и на этот счет.На роль Смуглой леди ученые предлагали несколько кандидатур. В случае сСаутгемптоном - это Елизавета Верной, которая вскоре -стала женой графа, а вслучае с Пембруком - это придворная дама Мэри Фиттон, которая была еголюбовницей. Также предлагалась кандидатура Эмилии Лэньер, дамы "не самоготяжелого поведения". Однако и на этот счет достоверных сведений нет.Кроме того, в "Сонетах" имеется еще одно "действующее лицо" -поэт-соперник. Однако и его имя установить не удалось. Одни ученые полагают,что это Чапмен, другие - Марло.В условиях подобной неопределенности оказывается не так-то простоистолковать тот или иной сонет, то или иное "темное место". Как бы то нибыло, исследование "Сонетов" продолжается и последнее слово здесь еще далеконе сказано. И с этой неопределенностью приходится мириться. Вот какую"формулу смирения" предлагает выдающийся советский шекспировед А. Аникст:"Лирический герой поэзии не может быть без оговорок приравнен к личностиавтора. Здесь перед нами не портрет поэта, каким он представал своим близкимв повседневном быту. Но способность открыть в процессе творчества высокиедушевные способности человека доступна только людям, обладающим прекраснымидуховными качествами. Вот почему если стихи Шекспира не автобиографичны впрямом смысле, все же они очень много говорят нам о том, каким человеком былих автор".Надо признать, что формула эта туманна и неполна логически. А что есливсе-таки стихи Шекспира автобиографичны? Что тогда? Наш академик хранитцеломудренное молчание. Сказать ему нечего. Впрочем, вот уже четыреста летответом на этот вопрос звучит молчание...В России интерес к творчеству Шекспира и его "Сонетам" возникает впервой половине XIX в. В 1842 г. В.П.Боткин, анализируя "Сонеты", пишет в"Отечественных записках", что они "дополняют то, что относительно внутреннейнастроенности Шекспира нельзя узнать из его драм". Первые попыткихудожественного перевода отдельных сонетов сделали Ив.Мамуна и Д.Аверкиев,однако у них мало что получилось. По-настоящему с "Сонетами" русскогочитателя познакомил Н.Гербель, сделав полный их перевод (1880). Однако вэстетическом плане перевод оказался слабым и был встречен критикойнедоброжелательно. В 1904 г. вышло в свет полное собрание сочинений Шекспирапод редакцией С.Венгерова, включавшее полный перевод "Сонетов", выполненныйрусскими поэтами-переводчиками, в том числе Н.Гербелем, А.Федоровым,Ив.Мамуной, В.Лихачевым, Ф.Червинским, Н.Холодковским, К.Случевским. В итогеполучилось то, что принято называть "лоскутным одеялом", т. е. полныйразнобой в эстетическом понимании и техническом исполнении. Следующим шагомв "освоении" "Сонетов" стал полный (без двух сонетов - 135, 136) переводМ.Чайковского (1914). Он достоин всяческого внимания, хотя и изобилует(впрочем, вполне объяснимыми) провалами. В советское время ситуациюрешительно переменил С.Маршак. В 1948 г. увидел свет его полный переводСонетов, который был вскоре удостоен Сталинской премии и снискал всенароднуюлюбовь. С тех пор этот перевод канонизирован и переиздан сотни раз.Заслуживал ли он того? Безусловно. Читатель находит в этом переводе немалопрекрасных строк.Однако наряду с дифирамбами в адрес этого перевода раздавались итрезвые голоса критики, хотя в то время критиковать лауреата Сталинскойпремии было небезопасно. Здесь следует отметить смелую статью П.Карпа иБ.Томашевского в "Новом мире", N 9 за 1954 г. Несколько позднее болееразвернутую критику выдвинули Н.Автономова и М.Гаспаров (1969). Онивычленили "доминанту отклонений" перевода от подлинника, отмечая, что"спокойный, величественный, уравновешенный и мудрый поэт русских сонетовотличается от неистового, неистощимого, блистательного и страстного поэтаанглийских сонетов... Сонеты Шекспира в переводах Маршака - это перевод нетолько с языка на язык, но и со стиля на стиль".Сказано в самую точку! Какой же поэт без своей индивидуальности, безсвоего стиля? В переводах Маршака практически нет Шекспира, так какотсутствует стиль Шекспира, отсутствует стих Шекспира - густой, костистый,риторический (т. е. красноречивый!), логически безукоризненный и воистинублистательный. Маршак же многое упростил, разбавил, подкрасил. А кроме того,он слишком многого не увидел (или не захотел увидеть) в тексте оригинала, астало быть, и неверно (тут уже по смыслу!) перевел.С этими "безобразиями" пытались бороться, и не без определенногоуспеха, поэты-переводчики А.Финкель, И.Фрадкин и другие, но их переводыполучились если и более "правильными" (по стилю и по смыслу), то существенноуступали переводам Маршака по качеству исполнения. Поэтому едва линеискушенный читатель полюбит их с тем же жаром, с которым он полюбилпереводы Маршака.Как бы то ни было, я сделал свой перевод "Сонетов" Шекспира так, какполагаю это необходимым, т. е. передавая барочный стиль Шекспира и по мересил избегая очевидных смысловых промахов. Кроме того, я старался передатьорганически присущую Сонетам блистательную игру слов, без которой они подчаспросто теряют смысл. Насколько удачно все это у меня получилось - судитьвам.

Сергей Степанов

Сонеты

Прекрасного мы ждем от красоты,Чтоб роза красоты не увядалаИ чтоб, роняя жухлые цветы,Бутоны молодые раскрывала.

Свечой в огне своем себя ты жжешь,В горящие свои влюбленный очи,На лоно изобилья голод шлешь,Враг сам себе, нет коего жесточе.

Ты - лишь герольд весны, цветок ее,Которым в майский день она богата,В себе таишь сокровище свое:Такая скупость - сущая растрата!

Сокровище для мира сохрани -В могиле и в себе не хорони.

Когда твое чело, как рвами поле,Изроют сорок зим, увидишь тыВ прекрасном красоты своей камзолеЛинялые лохмотья нищеты.

И если вопросят тебя с укором:"Где ныне свежесть красоты твоей?"Ответить будет для тебя позором -Мол, канула на дно твоих очей.

Но более другой ответ подходит:"Вот сын мой! Он меня красой лицаИ прелестью натуры превосходитВо искупленье старости отца".

Пусть в жилах кровь года твои остудят,В наследнике она горячей будет.

Задумайся, коль в зеркало ты глянешь:Свой облик повторить отнюдь не блажь.Иначе в ожиданьях мир обманешьИ женщине счастливой стать не дашь.

Где женщина, чья девственная ниваНе признает твоих хозяйских прав?Где себялюбец, что себя спесивоВ себе хоронит, сыну отказав?

Ты - зеркало, в котором свет и радостьИ дни весны для матери твоей.И сам ты так свою былую младостьУвидишь в окнах старости своей.

Но коль живешь, забвенье возлюбив,Умри бездетным, образ свой убив.

Зачем ты красоты своей наследствоПустить никак не хочешь в оборот?Не просто так дает природа средства,Но лишь ссужает щедрым от щедрот.

На красоте своей сидишь, как скряга,Владея, не желаешь одолжить,С огромным капиталом ты, бедняга,С него не хочешь на проценты жить.

С самим собою сделки заключая,Ты доведешь себя до нищеты.Каким итогом, смерть свою встречая,Дни прожитые увенчаешь ты?

С тобой одна дорога - на погостКрасе твоей, что ты не отдал в рост.

С большим усердьем время мастерит,Своим искусством радуя нам око,Но вскоре беззаконие творит,Уродуя прекрасное жестоко.

Безудержного времени канваУводит лето в зиму безвозвратно,Где соки стынут и гниет, листва,Заснежена краса и все отвратно.

И коль цветенья ароматы теНе заключить в стеклянные палаты,Что мы могли б сказать о красоте,О том, какой была она когда-то?

Пускай зимой цветы придут в упадок,Но аромат их будет свеж и сладок.

Так наполняй фиал, пока цветыРукой зимы шершавой не побиты, -Отдай ему богатство красоты,Которая покуда не убита.

Такой заем не могут осудить,Ведь сам себя получишь ты обратно,А долг такой блаженство заплатить -И вдесятеро, коль десятикратно.

И вдесятеро счастлив в десятиДесятикратный ты в зерцалах этих,Ты даже смерть смутишь в конце путиИ не умрешь, живым оставшись в детях.

Ты красотой богат, не будь упрям,Иначе все достанется червям.

Когда вздымает гордо в ранний часПылающую голову светило,Не отвести нам восхищенных глазОт этого величия и пыла.

И в полдень за поднявшимся в зенит,Не отроком, но мужем возмужалым,Следим, пленяясь пламенем ланит,И за плащом его изжелта-алым.

Когда же слабосильным старикомПокатится под гору колесница,Никто картиной этой не влекомИ взоры прочь спешат отворотиться.

Так ты, пройдя зенит, умрешь один.Присмотрит за тобою только сын.

Ты - музыка, но грусть находишь в звукахИ музыкою сладкою томим.Как можно наслаждаться в этих мукахИ радоваться горестям таким?

Но если струн гармония поройЗвучит на тонкий слух твой против правил,То лишь затем, чтоб ты услышал стройИ чтобы одиночество оставил.

Взгляни, как внемлют струны: тронешь лишь -И тут же отзовутся две из строя,Как будто два супруга и малыш,Поют все трое и едины трое.

Их пенье бессловесно, но затоОни рекут: "Один - почти ничто".

Ужель тебя так плач вдовы пугает,Что ты преступно холост посейчас?Но знай: весь мир по-вдовьи зарыдает,Когда бездетным ты уйдешь от нас.

Вдова в чертах ребенка своегоХранит черты возлюбленного мужа.Ты - не оставишь миру ничего,И ничего нельзя придумать хуже.

Меняют деньги мота лишь места,Вращаясь в этом мире многократно.Растраченная всуе красотаИз мира исчезает безвозвратно.

Тебе не то что ближнего любить -Ты самого себя готов убить.

Позор! Едва ли любит хоть кого-то,Кто губит сам себя во цвете лет.Положим, любящих тебя - без счета,А вот тобой любимых вовсе нет.

Столь одержим ты манией ужасной,Что сам себя готов теперь убить,Ты рушишь красоты дворец прекрасный,Когда его пристало обновить.

Расстанься с этой манией постылой!Ужели убивать тебе милей?Ты с виду мил, так будь милее с милойИль хоть себя немного пожалей.

Ты повтори себя, прошу я мало,Чтоб в сыне красота твоя дышала

Сколь ты увянешь, столь и возрастешьВ своем ребенке, коли не преминешь,И кровь его своею назовешь,Когда ты сам к седым годам остынешь.

Сим живы мудрость, красота и рост;Иначе - глупость, старость и упадок,Иначе - превратится мир в погостЗа шесть десятилетий, пуст и гадок.

Сам посуди: кто создан кое-как,Того не жаль бесплодным уничтожить,Но тот, кто удостоен стольких благ,Обязан эти блага приумножить.

Ведь ты - природы личная печать,А назначенью надо отвечать.

Когда часов ударам гулким внемлю,Следя, как тонет день во мгле ночной;Фиалку видя, легшую на землю,И серебреный локон вороной;

Когда все пусто в рощах оголенных,Где в знойный полдень прятались стада;Когда с возов свисает похоронныхСнопов окладистая борода,

Задумываюсь я о том, что станетС тобою и со всей твоей красой.Любой росточек в этом мире вянет,Ему на смену тянется другой.

Косою косит время все на свете,На эту косу камень - только дети.

Возлюбленный мой, будь самим собою!Ты - это ты, но лишь покуда жив.Со смертью надо быть готовым к бою,Наследнику свой облик одолжив.

Все прелести тобой в аренду взяты,Так пусть бессрочной будет, и тогдаСамим собою станешь навсегда ты,Живым в прекрасном сыне навсегда.

Губя сей дом прекрасный, неужелиОстанешься беспечным богачом?Ведь в этом доме зимние метелиИ вечный холод смерти нипочем.

Сказать "имел отца я" кто откажет?Ты говорил, так пусть и сын твой скажет.

Я не по звездам гороскоп веду,Имея астрологию иную,Не предвещаю счастье и беду,Ни засуху, ни зиму затяжную.

Не спрашивайте, грянет гром иль нет,Куда подует ветер, не скажу я,И по расположению планетУдачу принцев плохо вывожу я.

Я по твоим глазам вершу свой суд -По этим звездам я читаю ясным,Что правда с красотою процветут,Коль заживешь ты с отпрыском прекрасным.

Иначе вместе с ними сгинешь ты -Ни правды, ни тебя, ни красоты.

Когда подумаю, что лишь мгновеньеДано живому жить и расцвести,Что мир - лишь сцена, и на представленьеВлияют звезд безвестные пути;

Что беззащитны мы пред небесами,Что люди, как растения в цвету,Кичатся молодыми телесами,Но вянут - и уходят в пустоту.

Я думаю о переменах этих,И в мыслях - ты, красив и горделив,А Смерть и Время держат день твой в сетяхИ тащат в ночь, добычу поделив.

Но то, что Время взяло безвозвратно,Своим стихом привью тебе обратно.

Пусть правит Время, как тиран кровавый,Но разве средства ты сыскать не могЖивым из битвы выйти и со славойНадежнее моих бесплодных строк?

Ты к девственным ступай садам блаженным,Что воспроизведут во цвете летВсего тебя со сходством совершеннымИ много лучше, нежели портрет.

Живые эти строки жизнью дышат -Перу и кисти рок того не дал, -Они и внешний облик твой опишут,И внутренних достоинств идеал.

И станешь ты бессмертия гарантом,Себя рисуя собственным талантом.

Мне на слово потомок не поверит,Читая о тебе мой страстный стих.Он - жалкий склеп, и вряд ли он измеритХоть половину прелестей твоих.

И сколь похвал глазам твоим ни множь я,Ни воспевай твоих цветущих лет,Потомок назовет писанья ложьюИ скажет: "Это ангела портрет!"

И желтую от времени бумагуОн осмеет, как старца-болтуна:Мол, Музы даровали мне отвагу,Как в древние бывало времена.

Но будь наследник жив твой этим днем,Живым бы в строках ты предстал - и в нем!

Сравню ли я тебя с весенним днем?Спокойней ты, нежнее и милее.Но ветром майский цвет на смерть влеком,И лето наше мига не длиннее.

Небесный глаз то блещет без стыда.То скромно укрывается за тучей;Прекрасное уходит навсегда,Как рассудил ему природы случай.

Но твой не завершится ясный день,Ему не страшны никакие сроки;Ты в смертную не удалишься тень,В бессмертные мои отлитый строки.

Пока дышать и видеть нам дано,Живет мой стих - и ты с ним заодно.

Ты когти льву, о Время, износи,Гнои в земле прекрасные растенья,Клыки из пасти тигра уносиИ феникса сожги без сожаленья;

Неси удачу иль грози бедой,Твори что хочешь, я тебе прощаю,И с миром и с мирскою красотой, -Одно тебе я строго запрещаю:

Концом поганым своего стила,Которым все уродуешь со рвеньем,Не борозди любимого чела,Оставь его грядущим поколеньям.

А ежели я запрещаю всуе,Сам сохраню, стихом его рисуя.

Природой с женским ликом ты рожден,Моих сонетов Дама, ты прекраснымИ нежным женским сердцем наделен,Но чужд их переменам ежечасным.

Лукавства женщин нет в твоих очах,Они ясны, как солнцем освещая;В манерах грациозен и в речах,Пленяя взор мужчин и дам смущая.

Творец тебя как женщину ваял,Но сам в тебя влюбился против правил,И, чтоб моим ты ни за что не стал,Он кое-что еще тебе добавил.

Пускай ты создан женам для услады,Люби меня - и забирай их клады.

Не уподоблюсь я болтливым лирам,Поющим тех, чья делана краса;Они готовы жертвовать всем миромИ приплетают даже небеса:

Сравнят то с ясным солнцем, то с луноюС диковиной какой-нибудь сравнят,С сокровищем, с цветущею весною -Со всем, чем поднебесный мир богат.

В любви и в слове истину храню я:Возлюбленный прекрасен, как любойСын женщины, и всуе не сравню яЕго с лампадой неба золотой.

Расхваливать? Я против этой блажи -Расхваливают нечто при продаже.

Не стар я! Что мне ваши зеркала!Ведь сам-то ты, возлюбленный мой, молод.Покуда Время твоего челаНе бороздит, не чую смертный холод!

Да, у меня краса твоя в ценеИ сердцу моему есть оболочка:Оно - в тебе, как и твое - во мне,Засим тебя не старше я - и точка!

Храни себя и ты, как я себя.Не о себе, но о тебе радею:Твое сердечко я ношу любяИ, как младенца, нянчу и лелею.

Но знай: коль горем ты мое замучишь,То своего обратно не получишь.

Как неумелый молодой актер,Что оробев, не может вспомнить роли,Как в ярости избыточной бретер,Теряющий задор и силу воли,

Так я, забыв любовный ритуал,Сказать в смущеньи не могу ни слова.Я - словно переполненный фиал,И раздавить любовь меня готова.

Пусть книги отправляются к тебе -Они, хоть говорить не в состояньи,Речистей будут и в моей мольбе,И в просьбе о достойном воздаяньи.

Учись читать любви безмолвной строки -Для слуха ока надобны уроки.

Мои глаза, как мастер на холстине,В моей груди создали твой портрет.Я рамою служу ему отныне,Но, кажется, в нем перспективы нет.

Однако, лишь сквозь мастера взирая,Вершат свой суд о свойствах полотна.Отныне грудь моя есть мастерская,Твои глаза - в ней два больших окна.

Глаза глазам добро несут при этом:Мои - рисуют чистый образ твой,Твои - всю грудь мне наполняют светом,Как если б солнце встало над землей.

Но все ж с изъяном глаз моих искусство:Лишь зримое предмет их, а не чувства.

Иной счастлив под звездами вполне,Имея титул, славу площадную.Куда скромнее путь назначен мне,И я предпочитаю честь иную.

Блистает фаворит, что к принцу вхож,В лучах фортуны греясь величаво,Но так на маргаритку он похож:Поблекнет солнце - и поблекнет слава.

Пусть лаврами увенчан генерал,Но, стоит приключиться пораженью,Сменяют бранью дружный хор похвал -Развенчанного предают забвенью.

Любим, люблю - вот все, что я ценю:Мне не изменят - и не изменю.

Вассальный долг любви перед тобойК тебе являться свято соблюдая,Я письменных послов шлю в замок твой,Нижайше снисхожденья ожидая.

Они не то чтоб вышли хороши -Благоговея, путаюсь в глаголах,Но я надеюсь, мысль твоей душиИх приукрасит и оденет, голых.

Когда звезда, что в путь меня влечет,На верную стезю меня направит,И в плащ мои лохмотья облечет,И мне твое благоволенье явит,

Тогда я воспою любовь мою,А до поры в сторонке постою.

В пути устав и чтоб избыть заботу,В постели я вкусить желаю сна,Но мысли тут берутся за работу,Когда работа тела свершена.

И ревностным паломником далекоВ края твои к тебе они спешат.Во тьму слепца мое взирает око,И веки закрываться не хотят.

И тут виденьем, зренью неподвластным,Встает пред взором мысленным моимТвой образ, блещущий алмазом ясным, -И ночи лик мне мнится молодым.

Вот так днем - тело, мысли - по ночам,Влюбленным, не дают покоя нам.

Свою беду не в силах превозмочь я,Без отдыха сойду с ума на том!Гнет дня меня не оставляет ночью,Днем ночь гнетома, ночью день гнетом.

Они враги, но совокупным рвеньем

thelib.ru

Сонеты Шекспира в разных переводах. Статьи о сонетах Шекспира

filologia.su

СОНЕТЫ ШЕКСПИРА В ПЕРЕВОДЕ ПАСТЕРНАКА

g-kruzhkov.livejournal.com

СОНЕТЫ ШЕКСПИРА В ПЕРЕВОДАХ С. МАРШАКА[1]. Сонеты

СОНЕТЫ ШЕКСПИРА В ПЕРЕВОДАХ С. МАРШАКА[1]

Среди широких читательских кругов сонеты Шекспира были у нас до сих пор мало популярны, — в особенности по сравнению с его прославленными драматическими произведениями. И, однако, стоило только переводам Маршака появиться в журналах, как сонетами Шекспира живо заинтересовались советские читатели разных возрастов и разных профессий. Одна из причин заключается, несомненно, в том, что в этих новых переводах шекспировские сонеты, облекшись в одежды другого языка, сохранили свое звучание, свою мелодию. Чтобы убедиться в мелодическом разнообразии переводов, достаточно, например, сравнить тихую, сосредоточенную мелодию сонета 30:

Когда на суд безмолвных, тайных дум

Я вызываю голоса былого…

с горячим и вместе с тем сдержанным пафосом сонета 31:

В твоей груди я слышу все сердца,

Что я считал сокрытыми в могилах…

с грозными раскатами сонета 19:

Ты притупи, о время, когти льва,

Клыки из пасти леопарда рви…

с ясной и радостной музыкой сонета 130:

Не знаю я, как шествуют богини,

Но милая ступает по земле…

и почти «разговорной», чуть насмешливой интонацией сонета 143:

Нередко для того, чтобы поймать

Шальную курицу иль петуха…

Но не только каждый шекспировский сонет имеет свою мелодию. Мелодия часто изменяется внутри сонета. Или, говоря иными словами, изменяется тембр, интонация голоса, произносящего сонет. Мы сразу же узнаем этот голос. Недаром сам автор сонетов пишет о себе (в сонете 76):

И кажется, по имени назвать

Меня в стихах любое может слово.

Голос этот необычайно гибок. Откроем книжку, прислушаемся к сонету 33. В последней строке второго четверостишия голос повышается почти до пафоса, когда Шекспир говорит о тучах, которые ползут над миром омраченным,

Лишая землю царственных щедрот.

И вдруг интонация меняется, становясь ласковой, задушевной:

Так солнышко мое взошло на час…

В передаче этих живых модуляций состоит, как мне кажется, одно из главных достоинств переводов С. Маршака. И это, быть может, особенно важно при переводе Шекспира, который в сонетах всегда оставался драматургом, творцом многообразной человеческой речи. Сонеты Шекспира, по сравнению со многими другими сонетами той эпохи, ближе к монологам.

Напомним, что форма сонета была использована Шекспиром в его драматических произведениях. Так, например, первый диалог между Ромео и Джульеттой на балу у Капулетти написан в форме сонета. В данном случае метафоры, встречающиеся в этом сонете, представляют интерес только для специалиста, изучающего эпоху Шекспира: Ромео сравнивает Джульетту со святой, любовные признания — с молитвами, свои собственные губы — с «покрасневшими от стыда пилигримами». Так говорили в ту эпоху знатные юноши. Но тот, кто не вслушался в этот диалог и не расслышал робеющего и в то же время чуть насмешливого голоса Джульетты (ей немного смешна вся эта игра в «пилигримов» и «святых», или уж очень ей весело), тот не понял этих строк. Вот точно так же важно вслушаться в сонеты Шекспира, чтобы уловить оттенки, составляющие их эмоциональное богатство.

С. Маршаку принадлежит образная характеристика основной задачи, которая стоит перед художественным переводом: он сравнил поэта-переводчика с портретистом. Переводы сонетов Шекспира, как и другие переводы С. Маршака, не являются механическими слепками с подлинника. Это — творческие воссоздания. С. Маршак является продолжателем той традиции русского поэтического перевода, основоположником которой был В. Жуковский. Последний резко осудил мелочный буквализм: «Рабская верность может стать рабскою изменою», — писал он. Ту же мысль находим в словах Пушкина: «Подстрочный перевод никогда не может быть верен».

В целом Маршак точно воссоздает метафоры шекспировских сонетов. Эти метафоры очень разнообразны — от пышных сравнений в духе нарядного, «высокого» Ренессанса, до пестрых картин самой обыденной действительности, например, хозяйка, тщетно гоняющаяся за петухом, — из уже упомянутого нами сонета 143. Иногда метафора перерастает свои границы и как бы приобретает самостоятельное значение. Так, например, в сонете 75 из сравнения родится трагический образ скупца — образ, который так и просится на полотно шекспировской трагедии.

То счастлив он, то мечется во сне,

Боясь шагов, звучащих за стеною,

То хочет быть с ларцом наедине,

То рад блеснуть сверкающей казною.

Однако иногда поэт-переводчик сознательно отступает от некоторых деталей внешнего рисунка. В сонете 28, например, Шекспир чрезвычайно детализировал каждый «завиток» образа. Эта мелкая резьба по камню, заимствованная Шекспиром у эвфуистов[2], в данном случае не интересует переводчика-портретиста. Ему здесь важно до конца раскрыть подтекст, иными словами — передать поразившее самого поэта сходство возлюбленной со звездами. Сейчас такие сравнения показались бы избитыми. Но в эпоху Ренессанса они были открытиями. Так, например, в знаменитом монологе Орсино, которым начинается «Двенадцатая ночь», слышится искреннее изумление перед тем фактом, что любовь и музыка родственным друг другу. После аскетического и сумрачного средневековья не перед одними мореплавателями, но и перед поэтами возникали «новые небеса и новые земли», говоря словами шекспировского Антония. Маршак передал самое существенное «квинтэссенцию» подлинника:

И смуглой ночи посылал привет,

Сказав, что звезды на тебя похожи.

И именно потому, что Маршак выделил существенное, отойдя в данном случае от мелких деталей внешнего рисунка, ему удалось добиться очень большого: восстановить первоначальную свежесть чувств.

Акцент на основном, существенном и умение, в случае необходимости, пожертвовать второстепенными деталями особенно необходимы при переводе стихов с английского стиха на русский язык. В большинстве случаев английские слова, как известно, короче русских; в частности, на английском языке значительно больше односложных слов. Стремление передать в переводе все детали подлинника при условии сохранения его метра неизбежно ведет поэта к искусственному сжатию синтаксиса, словно под тяжестью пресса; в результате перевод теряет свободу и естественность, теряет поэтичность. Умение установить значительность каждой детали является одним из важнейших элементов мастерства поэта-переводчика.

Сонет 65 начинается следующей строфой: «Если нет ни меди, ни камня, ни земли, ни безбрежного моря, которых не одолела бы печальная смерть, как может спорить с этим свирепым истреблением красота, которая не сильнее цветка?» Существен здесь порядок слов, передающий как бы движение взгляда, скользящего по картине сверху вниз: медь (статуи), камень (пьедестала), земля, море и, в сопоставлении с этой картиной, напоминающей Италию (типичная, кстати сказать, черта шекспировских сонетов!), — хрупкий образ смертной красоты — цветка, причем строфа в подлиннике заканчивается словом «цветок». Внешний рисунок здесь обусловлен внутренним движением, и потому Маршак строго придерживается этого рисунка:

Уж если медь, гранит, земля и море

Не устоят, когда придет им срок,

Как может уцелеть, со смертью споря,

Краса твоя — беспомощный цветок?

Так и в переводе сонета 33 («Я наблюдал, как солнечный восход…») точно передано движение солнечного света к вершинам гор, затем к зеленым лугам и, наконец, к поверхности «бледных вод»:

Я наблюдал, как солнечный восход

Ласкает горы солнцем благосклонным,

Потом улыбку шлет лугам зеленым

И золотит поверхность бледных вод.

Переводы Маршака являются не только отражением подлинника, но также, по определению А. А. Фадеева, «фактом русской поэзии»[3].

Эти переводы, вместе с тем, основаны на ясном понимании подлинника. Знание языка поэтом заключается, прежде всего, в отчетливом представлении о тех ассоциациях, которые вызываются словом. Мы говорим не о случайных ассоциациях, но об ассоциациях, так сказать, обязательных, всегда сопровождающих слово, как его спутники. Вот, например, буквальный перевод первого стиха сонета 33: «Я видел много славных утр». Но этот перевод является неточным, поскольку на английском языке эпитет «славный» (glorious) в отношении к погоде обязательно ассоциируется с голубым небом, а главное — с солнечным светом. Мы вправе сказать, что эти ассоциации составляют поэтическое содержание данного слова. Перевод Маршака: «Я наблюдал, как солнечный восход» обладает в данном случае большей поэтической точностью, чем «буквальная» копия оригинала.

Ассоциации, вызываемые словом, связывают данное слово с жизнью. Это становится особенно очевидным при переводе старинных писателей. Тут для выяснения ассоциаций, некогда сопровождавших то или иное слово, нередко требуется серьезное знание эпохи и тщательный лингвистический анализ. В сонете 45 Шекспир употребляет слово «melancholy». Для нас слово «меланхолия», прошедшее через литературу сентиментализма, ассоциируется с томной грустью. Иначе звучало это слово в эпоху Шекспира. Согласно представлению той эпохи, человеческое тело состояло из четырех «элементов» (стихий), или «эссенций», — огня, воздуха, воды и земли. Первые два «элемента» устремляли человека ввысь, два последних тянули его к земле. «Меланхолией» назывался один из «гуморов» (humours), т. е. тех «соков», которые, по представлению эпохи, циркулировали в человеческом теле и определяли характер данного лица («меланхолический», «флегматичный», «сангвинический», «желчный»). Другим наименованием «меланхолии» было «черная желчь». Этот «гумор», а также меланхолический характер ассоциировались с тяжеловесными, грузными стихиями — землей и водой. («О, если бы это слишком, слишком плотное тело растаяло бы, растворилось и распустилось в росу!» — говорит «меланхолический» человек — Гамлет.) Маршак поэтому очень точно перевел слово «melancholy» в данном контексте словом «тяжесть». Вообще, перевод сонетов 44 и 45 был бы невозможен без отчетливого понимания изложенных нами представлений эпохи.

«Любовь — не шут времени», — переводим буквально из сонета 116. «Шекспировский лексикон» Шмидта поясняет это место: «Любовь не является предметом развлечения для времени». Шуты в ту эпоху, действительно, были «предметами развлечения», и притом совершенно бесправными, жалкими. «Любовь — не кукла жалкая в руках у времени» — переводит Маршак, раскрывая образ. И это раскрытие, несомненно, поможет нашим будущим переводчикам и комментаторам Шекспира лучше понять, например, слова Ромео: «Я — шут судьбы»; герцога из пьесы «Мера за меру» — «Ты (жизнь) — шут смерти»; Гамлета — «Мы — шуты природы» и т. д. Можно привести много аналогичных примеров, свидетельствующих о том, что сделанные Маршаком переводы сонетов являются поэтическим комментарием к шекспировским текстам.

Все более отчетливо намечающийся в советском художественном переводе путь соединения творческой свободы с точностью научного анализа является, несомненно, принципиально новым в истории поэтического перевода во всем мире. Издавна спорили школа «вольного» художественного перевода со школой, стремящейся к «максимально дословной» передаче художественных памятников.

«Существует, — говорил Гёте, два принципа перевода: один из них требует переселения иностранного автора к нам, — так, чтобы мы могли видеть в нем соотечественника; другой, напротив, предъявляет к нам требование — самим отправиться к этому чужеземцу и применяться к его условиям жизни, складу его языка, его особенностям». Советский художественный перевод преодолел это противоречие. Он умеет изучать «условия жизни», «склад языка» и «особенности» автора и в то же время — «переселять» его к нам.

Книга эта ценна и как образец стихотворного мастерства, которое равно необходимо и для создания сонета, и для его воссоздания. Зарубежная поэзия, в особенности американская и английская, переживает сейчас катастрофический распад формы. Почти совершенно исчезли не только рифма и метр, но и ритм. «Стихотворения» сплошь и рядом превращаются в набор написанных прозой сентенций, которые печатаются одна под другой, как бы подделываясь под стихи. Вчерашние формалисты как в США, так и в Англии ведут сейчас бешеную кампанию вообще против всякой формы, толкая поэзию в бездну анархии. Где уж тут до высокого мастерства сонета! Во всем «мире, говорящем на английском языке», сейчас очень трудно, а вероятно, и невозможно, найти мастера стихотворной формы, который бы, например, сумел ярко воссоздать на английском языке знаменитый сонет Пушкина («Суровый Дант не презирал сонета…»). Сонет предъявляет поэту строгие формальные требования.

Английский сонет, как и классический итальянский, состоит из четырнадцати строк, написанных пятистопным ямбом (отступления от метрической формы чрезвычайно редки). В отличие от итальянского сонета, в английском сонете рифмы первого четверостишия обычно не повторяются во втором. Итальянский сонет строится либо из двух строф (в восемь и шесть строк), либо из двух четверостиший и двух трехстиший. Английский сонет чаще всего состоит из трех четверостиший и одного двустишия. В завершающем сонет двустишии как бы подводится итог его содержанию.

Сонет был введен в английскую поэзию еще в царствование короля Генриха VIII подражателями Петрарки — Уайаттом и Серрейем. Но они успели лишь наметить путь, так как оба умерли в сравнительно молодые годы; здоровье Уайатта было подорвано пятилетним заключением в Тауэре, Серрей сложил голову на плахе.

Семя, брошенное на почву, уже согретую солнцем Ренессанса, дало обильные всходы. В 1557 году издатель Ричард Тоттель выпустил антологию «Песен и сонетов». Однако на настоящую высоту сонет на английском языке поднялся вместе с расцветом Ренессанса в Англии. Великолепные, но несколько холодноватые, декоративные сонеты создал Эдмунд Спенсер. Гораздо глубже по чувству сонеты Филиппа Сиднея: свою несчастную любовь к Пенелопе Девере, сестре впоследствии казненного Елизаветой графа Эссекса, Сидней воспел и оплакал в цикле сонетов, напечатанном в 1591 году под заглавием «Астрофель и Стелла». В 1952 году появился сборник сонетов поэта Даниеля, оказавший несомненное влияние на молодого Шекспира.

В девяностые годы XVI века сонет становится наиболее распространенной поэтической формой в Англии. Достаточно сказать, что за пять лет (1592–1597) было напечатано в Англии около двух с половиной тысяч сонетов; число же написанных за это время сонетов, было, конечно, неизмеримо больше.

Было бы ошибкой полагать, что сонет в ту эпоху являлся лишь достоянием придворно-аристократических кругов и утонченных «знатоков изящного». Он имел широкое хождение. Строки сонета звучали и с подмостков «общедоступного (публичного) театра» перед толпой зрителей из народа и, переложенные на музыку, распевались, как романсы, где-нибудь в провинциальной, захолустной харчевне.

Многие авторы сонетов ломались, жеманничали и постоянно впадали в утрированный стиль (типично, например, заглавие одного из сборников сонетов — «Слезы любовных мечтаний»). Шекспир смеялся над этой аффектацией. В «Двух веронцах» Протей советует Турио поймать сердце возлюбленной на приманку «слезливых сонетов». В «Ромео и Джульетте» Меркуцио издевается над авторами сонетов, которые довели влюбленные славословия до абсурда и считают, что по сравнению с их возлюбленными: «Лаура — кухонная девка, Дидона — чумичка…» В «Генрихе VI» Генри Готспер с презрением упоминает о «сюсюкающих поэтах». В сонете 21 упоминаются аффектированные поэты,

Которые раскрашенным богиням

В подарок преподносят небосвод…

Шекспир противопоставляет им свое искусство:

В любви и в слове — правда мой закон.

И я пишу, что милая прекрасна,

Как все, кто смертной матерью рожден,

А не как солнце или месяц ясный.

(См. также сонет 130.) С другой стороны, в комедии «Много шума из ничего» находим насмешливое упоминание о «хромом сонете», т. е. сонете, написанном без достаточного формального мастерства. Вообще, разве не замечательно, что Шекспир, творчество которого на страницах мировой литературной критики, с легкой руки классицистов, а затем и романтиков, не раз провозглашали «хаотическим» и «иррациональным», в действительности отдал обильную дань самой строгой и стройной из стихотворных форм — сонету. Напомним, что против изображения Шекспира «хаотическим» поэтом резко восставал Белинский. «Дикость и мрачность они (романтики) провозгласили отличительным характером поэзии Шекспира, смешав с ним его глубокость и бесконечность», — писал он (в статье о «Горе от ума»).

Шекспир начал писать сонеты, вероятно, еще в начале девяностых годов. В ранней комедии Шекспира «Тщетные усилия любви» диалог то и дело приближается к форме сонета. Как предполагают биографы, Шекспир в то время посещал дворец графа Саутгэмптона (которому, напомним, он тогда посвятил две свои поэмы — «Венеру и Адониса» и «Лукрецию»). В этом дворце, украшенном резьбой по дереву, красочными стенными коврами и картинами итальянских мастеров, часто слышалась итальянская музыка и, вероятно, еще чаще — чтение сонетов. В 1598 году Мерес в своей «Сокровищнице Паллады» упоминает о «сладостных сонетах Шекспира, известных в кругу его личных друзей». В 1599 году издатель Вильям Джаггард напечатал два шекспировских сонета. И, наконец, в 1609 году знаменитые сто пятьдесят четыре сонета Шекспира вышли отдельной книжкой.

Издатель этой книжки Томас Торп в посвящении, которое предпослано сонетам, обращается к какому-то лицу, обозначенному инициалом «W. H.». Целые океаны чернил безрезультатно пролиты в попытках расшифровать эти инициалы. По справедливому замечанию одного шекспироведа, ежегодно кто-нибудь, впервые прочитав шекспировские сонеты, сочиняет новую теорию.

Под загадочными инициалами видели и Henry Wriotherley — графа Саутгэмптона и William Herbert — графа Пемброка, и ряд других лиц, знатных и незнатных. Договорились до того, что инициалы якобы означают «to Mr. William himself» — «мистеру Вильяму самому», так как в своих сонетах Шекспир будто бы воспевал самого себя или своего опоэтизированного «двойника». Эту теорию совершенно серьезно защищал немецкий шекспировед Барншторф в своей книге «Ключ к сонетам Шекспира» (1866). Пройдем мимо задачи, состоящей из одних неизвестных. Вкратце рассмотрим вопрос о действующих лицах шекспировских сонетов.

Согласно распространенному толкованию, их три: поэт, его друг и «смуглая дама». Первые девяносто девять сонетов, если верить этому толкованию, обращены к другу. Несомненно, что Шекспир считал дружбу самым высоким и прекрасным чувством (он воспел верность дружбы, например, в «Двух веронцах» — в образе Валентина, в «Гамлете» — в образе Горацио). Несомненно и то, что, по мнению Шекспира, дружба обладает всей полнотой любовных переживаний: и радостью свидания, и горечью разлуки, и муками ревности. Несомненно, наконец, что самый язык дружеских изъяснений был в ту эпоху тождествен языку любовных мадригалов: люди Ренессанса были склонны к восторженности.

Шекспир в своих сонетах уговаривает друга отказаться от одиночества и «восстановить» себя в потомстве, ибо потомство является защитой против «косы Времени». Поэт жалуется на свою судьбу, в которой любовь к другу является единственным утешением.

По догадкам толкователей, сонеты 100–125 посвящены тому же другу. Но в них уже нет былой незамутненной ясности чувства; атмосфера становится более тревожной, сумрачной. В сонетах 127–152 на сцене появляется новое лицо — «смуглая дама», которая поселяет рознь между поэтом и другом. Поэт страстно любит ее и вместе с тем сетует на нее за те страдания, которые она причиняет ему и другу… (Сонеты 153 и 154 стоят отдельно и, по мнению комментаторов, будто бы воспевают целебные источники Бата[4].) Где-то в глубине неясно маячит четвертое действующее лицо: соперник в искусстве поэзии (см. сонет 80; возможно, речь идет о Чепмэне). Таково, повторяем, весьма распространенное толкование.

Чем пристальней всматриваешься в сонеты, тем настойчивей становятся сомнения в справедливости изложенной нами теории. Уж слишком различны сонеты и по настроению, и по самому характеру выраженных в них мыслей и чувств. И невольно склоняешься к тому предположению, что сонеты Шекспира не образуют единого сюжетного цикла; что Шекспир ведет в них речь не о двух, а многих лицах; что отражают они самые различные факты столь мало известной нам биографии великого драматурга и поэта, так как они были написаны в разное время и в разных обстоятельствах жизни. Откуда, например, известно, что подавляющее большинство сонетов обращено к одному другу? Почему не предположить, что многие из этих сонетов воспевают возлюбленную? Как мы уже говорили, в ту эпоху у дружбы и у любви был единый язык. Поскольку на английском языке прилагательные не имеют родовых окончаний, текст сонетов в подавляющем большинстве случаев не дает нам ясного ответа, и русскому переводчику шекспировских сонетов приходится тут полагаться на собственное чутье.

Заметим, что теория о том, что большинство шекспировский сонетов воспевают друга, была впервые выдвинута английским шекспироведом Мэлоном лишь в конце XVIII века. До этого господствовало мнение, что в большинстве своих сонетов Шекспир говорит о своей возлюбленной.

Все эти теории, кроме того, неправильно расценивали самый жанр шекспировских сонетов. Конечно, эти сонеты выросли из личных переживаний. Правда Флетчер заявил в предисловии к своему сонетному циклу, что «можно писать о любви, не будучи влюбленным, как можно писать о сельском хозяйстве и самому не ходить за плугом». Однако сонеты Флетчера, как вообще все его творчество, формалистичны и холодны. От шекспировских сонетов веет огнем живых чувств. Нашлись, правда, бездушные критики, не почувствовавшие их живого дыхания. Так, например, в XVIII веке английский шекспировед Стивенс не увидел в сонетах Шекспира ничего, кроме аффектации и бессмыслицы. Известный немецкий шекспировед Делиус утверждал, что Шекспир пережил все то, что описано в сонетах, лишь в воображении: сонеты Шекспира, согласно толкованию Делиуса, — далекие от жизни «воздушные замки», которыми тешил себя поэт мечтатель. Некоторые иностранные шекспироведы считали, что шекспировские сонеты являются либо риторическими упражнениями, либо мадригалами, написанными к случаю.

Иного мнения держались поэты-классики. По мнению Гёте, «в шекспировских сонетах выстрадано каждое слово». Вордсворт назвал сонеты «ключом, которым Шекспир отпер свое сердце».

Замечательно, что русская критика и русское шекспироведение всегда находили, что шекспировские сонеты отражают действительно пережитое самим поэтом. Белинский относил шекспировские сонеты к «богатейшей сокровищнице лирической поэзии». («Разделение поэзии на виды и роды. — Лирическая поэзия»). «Основы житейской философии Шекспира выросли на почве пережитых им и отразившихся в сонетах жизненных испытаний», — писал Н. И. Стороженко. («Сонеты Шекспира в автобиографическом отношении»). Сонеты Шекспира — лирические произведения. И все же в самых отношениях поэта к возлюбленной есть некая эпическая примесь — явный отзвук средневековой поэзии. Сам Шекспир говорит, что образ его возлюбленной был предугадан старинными поэтами, слагавшими стихи «во славу дам и рыцарей прекрасных» (сонет 106). Милый сердцу «лик» (image) запечатлен еще в «древней книге» (сонет 59). Конечно, были в действительности и «светлоокий» друг и «женщина, в чьих взорах мрак ночной» (сонет 144). Были и многие другие дружеские и любовные встречи. Но все эти лица соединились как бы в единый поэтически обобщенный образ.

В твоей груди я слышу все сердца,

Что я считал сокрытыми в могилах.

В чертах прекрасных твоего лица

Есть отблеск лиц, когда-то сердцу милых.

В строгую форму сонета Шекспир внес живую мысль, подлинные, напряженные, горячие чувства.

И если своеобразие шекспировской драматургии заключалось в том, что сквозь традиционные формы, еще во многом связанные со средневековьем, прорывался дух нового времени, реалистическое восприятие действительности, то в шекспировских сонетах сквозь свойственную времени идеальную отвлеченность образов пробивается как бы из подпочвы утверждение превосходства живой, неприкрашенной действительности:

Не знаю я, как шествуют богини,

Но милая ступает по земле.

Знаменитый сонет 130, из которого мы процитировали эти строки, заслуживает особого внимания. Мысль о превосходстве природы и жизни не только над искусственностью, но и над искусством неоднократно встречается у Шекспира. Цель искусства, по словам Гамлета, заключается в том, чтобы «держать зеркало перед природой». Величайшей похвалой тем розам, которые вышивает Марина («Перикл»), является то, что они — «сестры природным розам». Художник может лишь «стремиться превзойти живую природу» («Венера и Адонис»). Фантазия художников, по словам Энобарба («Антоний и Клеопатра»), на картинах, изображающих Венеру, превосходит природу; но тут же Энобарб говорит о том, что Клеопатра превосходит эти картины. Нарастание внутренней эмоции у Шекспира идет не от естественной простоты к пафосу риторической пышности, но, наоборот, от риторической пышности к естественности[5]. «О, посмотрите сюда, женщины, — восклицает Клеопатра перед умирающим Антонием, — истаял венец земли… Ах, увял венок войны…» А потом, в момент глубочайшего горя, она сравнивает себя с простой деревенской девушкой… Перед смертью Клеопатра просит принести ей царственную мантию и надеть ей на голову венец. Но в последующих своих словах она как бы сходит с престола на землю: она вспоминает о «кудрявом Антонии» и сравнивает аспида с ребенком, сосущим ее грудь… Первый актер, читающий монолог Гамлета, начинает с пышной декламации и сугубо театральных жестов. Но в конце монолога мы с

librolife.ru

• 
  Текст песни just tonight
• 
  Is she fine перевод на русский
• 
  Английский язык вопрос специальный
• 
  Eubus eagle перевод
• 
  Как разыграть учителя на день учителя
• 
  Machines транскрипция
• 
  Jingle перевод
• 
  На английском словосочетание
• 
  Era перевод
• 
  Палец происхождение слова
• 
  Watchtower devlin перевод